Из интервью Шевчука
О нежелании людей говорить про войну
Четыре месяца назад, в феврале, был шок, и многие люди просто не понимали, как такое могло быть, большинство граждан были в полной растерянности, в каком-то унынии, депрессии. А сейчас, идя на студию, я вижу очень много веселых людей на улице — в шортиках, на самокатиках, влюбленные пары. Сейчас эта война стала для них «афганской» — это где-то там далеко. <…>
Наш обыватель, наш гражданин и из-за инстинкта самосохранения, и чтобы не случилось адского когнитивного диссонанса, старается ее выбросить из головы и о ней не думать, а думать о своих семье-работе, и так далее. Я знаю, что во многих компаниях даже достаточно образованные люди говорят: «Только не про войну». Это табу, закрытая тема. <…>
Гробы в Питер и Москву не приходят, они приходят в деревню. В Бурятии вой стоит на всю бурятскую степь, но этого никто не показывает по телевизору, и получается, что трагедия происходит локально, она зашторенная, про нее мало кто знает. <…> Но важное, огромное обстоятельство, что все-таки у нас, россиян, не было родственников и друзей в Афганистане, это немаловажный фактор. А сейчас примерно у трети страны есть друзья и родственники в Украине. Это, конечно, меняет ситуацию, и может поменять ее очень сильно.
О решении оставаться в России
Я считаю, что мы должны петь о мире здесь, в нашей стране, потому что в Европе и Америке есть кому об этом говорить и петь, а вот в России мало. Вот это очень важно! И когда нам обрубили концерты здесь, конечно, я страшно расстроился. Мы сыграли в десяти городах, и везде я говорил о войне и мире. Я даже в залах устраивал голосование, соцопрос, в пику нашим официальным соцопросам — кто за мир и кто за войну с Украиной, поднимите руки. И все залы были за мир.
Это было очень важно и для меня, и для людей, потому что они в феврале заходили в зал — мрак такой, ситуация висит психологически очень сложная. И они вдруг видят, что они все вместе, что их много, что их не мало, и потом какие-то окрыленные глаза в конце концерта. Незнакомые люди обнимаются, чувствуют родственные души, а это очень важно людям знать в России. Поэтому, я считаю, что наша группа сейчас как никогда нужна родине. <…>
Сейчас нас не бомбят, но то, что мы сейчас переживаем — это, может быть, страшнее. Из нас делают пушечное мясо и нелюдей, из нас выбивают душу, в нас ломают принципы, в нас ломают, как в тех лагерях, дух, личность. А это, мне кажется, даже пострашнее, чем когда пули свистят.
О друзьях-военных
У меня очень много военных в друзьях. <…> Со многими я разругался, но с некоторыми до сих пор поддерживаю отношения, потому что они так же, как и я, против того, что творится. Их слова для меня очень дороги, потому что они военные, и они говорят: «Мы против этой войны». <…> Но немало и тех моих друзей-военных, которые говорят: «Да, мы за мир, но пацанов жалко, надо нам их поддерживать. Юра, и тебе надо поддерживать пацанов, которые сейчас гибнут». А когда ты своему другу говоришь, что пацанов-то сейчас убивает не ВСУ, а их убивает наше кремлевское правительство, которое их туда отправило, он этого не слышит просто.
Об истоках войн, которые ведет Россия
Русофилы писали, что Россия в пленении у Европы, и пора бы нам уже освободиться от этого европейского пленения. Все дугины и прохановы растут оттуда. Эта идеология долго капала на мозги и Кремлю, и подсовывались эти книжки — Ильин, Киреевский, Аксаков и так далее. Я думаю, что простой работяга об этом не думает, но у власть имущих в головах складывалось все это. Теперь все пришло в такую точку, где все сложилось, и случилась война между братскими народами. Главное, что мы на них напали — а это вообще чудовищно!
Я думаю, что процентов 20-30 наших людей очень серьезно это переживают, остальные молчат и думают — чья возьмет? Есть и процентов 20 в России, которые совершенные ястребы, желают за этот особый путь сгореть буквально в горниле даже ядерной войны, им не страшно. А Чечня — это те же имперские мысли у того же Ельцина, они тоже там ночевали. Он же был партийный секретарь, он на этом воспитывался так же, как все остальные. Многие тогда были против этой войны, и это была моя первая война, я еще тогда совершенно был не подготовлен к тому, что я увижу. Я, конечно, переживал это потом очень долго. И сделал для себя главные выводы — я стал фактически убежденным пацифистом.
